Посмотрел фильм «Всё закончится на нас» про женщин, которые сначала вечно попадаются под руку, но потом всем ещё покажут.

Главную героиню зовут Лиля Брик... простите, Лили Блум. Она возвращается в свой город, знакомый до слез, до припухлых от былого семейного насилия женских желёз.

Лили приехала на похороны отца и вот она стоит в церкви перед всеми, чтобы произнести речь. Но речь из Лили не выходит. Извините, прихожане, какой папа, такая и речь. Лили срывается из церкви и едет в Бостон, чтобы начать новую жизнь, залезает там на небоскреб и сидит на краю, меланхолично наблюдая с высоты и не собираясь прыгать.

Тут на крышу выходит мужчина в ярости. Он кричит и пинает, не замечая Лили. Но потом замечает, извиняется и начинает слегка флиртовать. Мужчине позволительно, потому что он похож на Тимоти Шаламе, накачанного тестостероном. Щетина, кудряшки, торс — у-ух, подбородок — о-ох. И ещё второй подбородок. В смысле, не снизу под первым, а рядом. Двойной подбородок, разделенный ямочкой посередине.

Мужчину зовут Райл, он нейрохирург и через пять минут беседы предлагает Лили секс. Лили, конечно, отказывается, потому что нет, какой секс, они незнакомы, так не делается, нельзя, невозможно, нет. В общем, только внезапно раздавшийся телефонный звонок уберегает Лили от секса на крыше.

Лили убегает с крыши открывать свой цветочный магазин, не оставив Райлу контактов.

Нам периодически показывают молодую Лили. Вот, например, сейчас. Молодая Лили выглядывает в окно своей спальни и видит, как из заброшенного дома напротив вылезает какой-то парень, достает из мусорного бака какую-то еду и убегает в каком-то направлении. «Ой, — думает молодая Лили, — а он ничего такой, лобастенький».

На следующее утро молодая Лили приносит под окно заброшенного дома спальник и сумку с едой и овощами. Овощи мытые.

Лили и лобастенький парень начинают вместе ездить на автобусе, а потом она приглашает его к себе домой в душ, пока родители не вернулись, и вместе смотреть телик.

Мы снова видим взрослую Лили. Она сняла помещение для цветочного магазина и копошится там в пыли. Ей на помощь приходит случайно зашедшая в помещение женщина и Лили немедленно её нанимает. Лили вообще не слишком привередлива к людям. Лобастенький бездомный? Окей. Говорливая соседка? Пойдёт. Нам всем стоило бы у неё поучиться.

И вот Лили с соседкой Алисой вместе копошатся в пыли ещё некоторое время, а потом открывают магазин. И в этот момент на открытый магазин приходят посмотреть муж Алисы и брат Алисы.

Брат Алисы — брошенный на крыше нейрохирург Райл. Пу-пу-пууу.

Райл стоит смотрит на Лили глазами мужика. Лили извивается. Райл начинает добиваться Лили, но Лили держится. Ну, один поцелуй только. Но в остальном держится.

Мы снова видим молодую Лили и лобастенького бездомного. Его зовут Атлас. Поскольку Лили с детства любит цветы и всё, что с ними связано, они с Атласом обнимаются в грядке. Но не столько романтически, сколько взаимоподдерживающе — у Лили папа бьёт маму, у Атласа маму бьют малознакомые мужики. У Атласа даже есть характерный шрам на тыльной стороне ладони — это он как-то заступился за маму. Кстати, тогда она и выгнала его из дома, чтобы не мешал малознакомым мужикам её бить.

Тем временем взрослая Лили идёт на день рождения коллеги по магазину Алисы. На вечеринке Райл влачится за Лили, как привязанный, смотрит глазами, трогает за руку и всячески нарушает личное пространство. Неприятно... было бы, если бы он не выглядел, как вот так.

Они едут к Райлу домой, но Лили говорит, что она так не может, поэтому они просто одеваются в пижамы и просто спят. Ну, Лили в пижаме. А Райл в трусах, торсе и прессе кубиками.

Пока взрослая Лили постепенно сближается с Райлом и спит с ним уже не в пижаме, а так, молодая Лили сближается с Атласом и целуется с ним на кухне, избегая родителей.

Ко взрослой Лили в гости приезжает мама и они с Райлом ведут её в ресторан. А в ресторане заказ у Лили приходит принимать сам владелец ресторана со шрамом на ладони. Лили поднимает на него глаза, а там лобастенький Атлас. Он, правда, уже не лобастенький, а похож скорее на золотистого ретривера с легкой бородкой и локонами. И Лили такая: «...!». Хорошо, что Райл в этот момент отошел пописать, а то было бы прямо неловко.

И вот узнавший её, конечно, Атлас принимает заказ и уходит в кухню, а из туалета возвращается радостный пописавший Райл и они с Лилиной мамой беседуют и всё у них хорошо.

А Лили рвётся пополам вдоль.

Она немедленно вспоминает, какой у неё с лобастеньким был секс, а потом как к ним в спальню ворвался папа и надавал лобастенькому таких пинков, что тот уехал на скорой.

Лили говорит, что ей тоже очень надо пописать, а сама идёт в ресторанную кухню к Атласу. И они там стоят с Атласом и как Бивис с Батхедом друг на друга «хы-хы», «ээ, хе-хе». В общем, проблемка.

Но Лили продолжает жить с Райлом, а с Атласом не продолжает. И вот как-то утром Лили выходит из спальни, а на кухне Райл готовит еду. Обычно еда в доме с женщиной готовится как-то сама, а тут вот Райл взялся форсировать процесс. Ну и Лили выходит из спальни такая вся женская и отвлекает Райла и у него прям подгорает от этого! Подгорает пирог в духовке.

Райл бросается спасать пирог, а Лили мешается под ногами и Райл хватает форму для пирога прямо рукой — он же не знает, что она горячая, потому что никогда не готовил — а форма жжёт ему руку, и он отдергивает руку и случайно попадает ей Лили прям по лицу.

Лили звенит ушами.

Райл вьется и пытается как-то отмотать ситуацию назад, но фингал назад не отматывается. Как... неловко получилось.

В следующий раз получается неловко, когда Лили с Райлом, его сестрой Алисой и Алисиным мужем приходят опять в тот же ресторан, где сидит фазан... простите, Атлас.

Атлас подходит к их столику принимать заказ и смотрит на фингал. На забинтованную после ожога руку Райла. На фингал. На руку. На фингал.

Желваки, ноздри и брови начинают свободно бегать у Атласа по лицу, и он молча уходит в кухню. Но стоит Лили выйти пописать — ловит её у туалета и начинает спрашивать, мол, это что вообще? Это вообще что?!

Как вы поняли, сюжет фильма в значительной мере двигает то, что персонажи выходят пописать.

Лили говорит Атласу, что это случайность, потому что это действительно случайность, но Атлас уже всё. Он уже говорит, чтобы Лили бросала Райла и... и... ну ладно, начать можно просто с бросания Райла.

Тут из-за угла ресторана выходит Райл. Видимо, он тоже собирался пописать. Райл понимает, что перед ним Атлас — Лили ему как-то о нём рассказывала.

Атлас начинает Райла бить, не дожидаясь ничего. Ретривер показывает клыки! Их разнимают и Лили убегает из ресторана вслед за Райлом.

На улице Райл начинает наворачивать себе на глаза слезы уязвленной любви. Он здесь, прям посреди тротуара, требует от Лили клятв. Слеза из тестостерона бежит по щеке Райла, напрочь застревая в щетине. От этого зрелища Лили не может и клянется ему сразу во всём. Райл пускает слезу по второй щеке, чтобы закрепить обещания.

Спустя некоторое время Атлас приходит к Лили в магазин, чтобы извиниться. Они опять смотрят друг на друга, но уже не хихикают, потому что, знаете, тут не похихикаешь, когда так. Атлас насильно оставляет Лили свой номер на бумажке и запихивает ей его прямо под чехол телефона. Просто на всякий случай, когда Райл опять захочет приготовить в духовке еду.

А так Лили с Райлом очень счастливы. Да. Счастливы. У них всё хорошо. Отлично даже. Всё хо-ро-шо. Райл даже делает Лили предложение и Лили соглашается, потому что ну она же счастлива? Счастлива. Ну и чего тут ещё говорить.

А через некоторое время после свадьбы Райл роняет Лилин телефон, а из под чехла выпадает Атлас. В смысле, его номер на бумажке.

Райл немедленно пускает слезу. Он воздевает руки и заламывает их, и бежит, бежит от Лили через всю квартиру, в ужасе от того, что она... она... и он... и телефончик!..

Лили бежит за Райлом и извиняется. Но Райл здоровый, за ним так просто не угнаться. Они выбегают на пожарную лестницу, Лили путается у Райла под ногами, прыгает перед ним спиной к ступенькам, спотыкается и ёп!.. Мать!

Лили приходит в себя на диване. Райл сидит рядом и нежно дует ей на черепно-мозговую травму. Скорую он вызывать не стал и зашил ей сам всё прям на диване — он же нейрохирург, они такое делают каждый день.

Ну и всё, живут себе спокойно дальше, ходят на работу и пописать.

Пока Райл не приносит домой модный журнал. А в журнал статья. А в статье Атлас. Рассказывает, как он назвал ресторан в честь любимой девушки и всё такое прочее. И Райл принуждает Лили к чтению статьи вслух. «Читай, — говорит, — вот тут, нет, дальше, вот здесь, прям голосом читай, словами, перорально артикулируй голосовым своим интерфейсом, давай же, дава-а-ай!»

Поскольку вариантов нет, Лили читает. Райл спрашивает её, любит ли она ещё Атласа, а она как честный человек говорит: «Не знаю».

А Райл такой: «Ну... и окей». И давай склонять Лили к примирительному сексу. А она не склоняется, у неё вообще никакого настроения после чтения модных журналов.

Но Райл прям очень хочет. И даже говорит ей, поприжав руки-ноги к дивану, что Лили ещё не знает, как сильно он её любит.

Лили бьёт Райла по яйцам.

После этого она убегает в машину и едет в ресторан к Атласу, а по дороге проводит ретроспективу своей счастливой семейной жизни. Во-первых, когда Райл обжегся пирогом из духовки, он ей специально врезал, от раздражения — взяла, сломала мужику мишлен! И на лестнице это она не сама споткнулась. Точнее, она, может, и споткнулась там, конечно, от расстройства, но по ступенькам её чисто Райл спустил.

И вот Лили на кухне Атласова ресторана, а он, как настоящий мужчина и ретривер, делает что? Правильно, везёт женщину к врачу. Там Лили узнает, что она не получила сильный повреждений и беременна. Пу-пу-пууу.

Теперь Лили живет в квартире у Атласа, а он ведёт себя как нормальный человек. Ну то есть не лезет со всеми этими любовями и приносит покушать и ещё попкорн.

Ну только когда Лили совсем уж расклеилась, пришлось Атласу сказать ей, что он, когда был лобастеньким и залез в заброшенный дом напротив Лилиного, то собирался там вообще-то не переночевать, а вздёрнуться. Но Лили остановила его с помощью улыбки и мытых овощей. Так что давай, Лили, соберись. И Лили собирается.

На прощание Атлас говорит ей, что если она вознамерится кого-нибудь когда-нибудь ещё полюбить, то пусть не рискует, а то тут целый Атлас пропадает, вот прямо здесь.

А потом Лили спрашивает у Алисы, сестры Райла, историю его детства. И там, оказывается, такое дело, что у Райла был младший брат Эмерсон, и они в детстве играли и Райл случайно брата застрелил. И сломался от этого на всю жизнь.

А теперь шлёт Лили смски, как ему жаль. Бззз. Бззз. Мне жаль. Бзз.

Лили не отвечает, но когда время уже близится к рожанию, пускает Райла в дом собрать детскую кроватку. Он нейрохирург в конце концов, должен справиться.

Собрав кроватку и снова почувствовав себя от этого мужиком, Райл немедля начинает опять смотреть на Лили замужними глазами, но она плавно выпроваживает его.

Рожать Лили Райла тоже пускает. А когда Райл спрашивает Лили, как она хочет назвать ребёнка, то Лили говорит «Эмерсон». Как застреленного брата. И этим прям собирает разломанного Райла обратно.

Ну и Райл немедленно размягчается прямо в родильной палате до состояния мозговой оболочки, а Лили тут же говорит в мягкого Райла, что разводится с ним. Лёгкий на слезу Райл стонет, что пойдёт к психологу и больше не будет бросать Лили с лестницы, а к плите так вообще никогда не подойдёт!

Но Лили всё решила. Она и так уже назвала дочь мужским именем Эмерсон, что ещё этому Райлу нужно!

Дальше Лили садится в машину и ездит с ребёнком на заднем сиденье туда-сюда до тех пор, пока дочери не исполняется года три. А потом на цветочном рынке видит в толпе Атласа. У Атласа очень шелковистая шерсть. И всё.

Ну что ж, теперь я знаю, что казахская девушка ждёт принца на белом и вкусном коне. А также, что вареному коню в зубы не смотрят. Ну и все прочие шутки про конебализм я тоже успешно освоил.

В общем, я как следует погулял по Алматы и мне всё очень понравилось.

Очень понравились водители автобусов. Игра «поймай в прицел телефона куаркод на поручне» — сложная и интересная. Она может занимать до половины остановки, а те, кто не очень хорошо держится на ногах и за поручень, могут быть дисквалифицированы полётом через пол-салона.

Готов стартовать со светофора на полном газу. Джипу на заднем плане просто дает фору

Готовы снизойти до самокатов и поехать на одном из них вдвоем с ребенком

Очень понравилась канатная дорога на Чимбулак. Песню про крылатые качели наверняка придумали именно на канатке. Потому что с одной стороны кабинки там страшная высота, от которой у меня всё сжимается и втягивается, а с другой прямо мимо тебя проплывают макушки елей, богато увешанные шишками.

На первом отрезке канатной дороги с нами в кабинку села пожилая женщина и сначала молчала, молчала, а потом вдруг резко разразилась исторической справкой о Медеу, Чимбулаке, дамбе и урагане, который повалил еловый лес вокруг канатки. Возможно, женщина — как запасной парашют, автоматически срабатывает на определенной высоте.

На последнем отрезке с нами в кабинке сидели ребята из российской сборной по могулу, и термобалаклавы крепко прижимали им щеки к глазам.
— Ну что, — спрашивал парень-могулист свою спутницу-могулистку, — давай на скорость?
— Не буду я с тобой на скорость!
— А за конфетки шипучие?
— Ну... за конфетки давай.

Очень понравился «Зелёный базар». Это городской рынок, огромное здание, в котором прямо у входа меня перехватил из-за прилавка продавец Ахмед и вручил сначала одно, а потом два колечка восточной сладости. А потом еще два орешка макадамии. А потом еще два кубика цукатов из манго. Ахмед истово жал мне руку и договаривался, что если я сегодня здесь что-то захочу купить, то обязательно у него. Обязательно!

Высоченную крышу рынка подпирают четыре огромные колонны с балюстрадами на уровне второго этажа. Туда можно подняться и перекусить в столовой или попить кофе в очень модной кофейне. Сидишь, пьешь кофе с пряностями и названием, которое я не смог запомнить, и смотришь, как прямо под тобой шумят лотки с фруктами и прилавки с крупными мясными кусками.

Выходить с рынка нужно осторожно — вход охраняет продавец Ахмед, у которого я так ничего и не купил.

Очень понравилось освещение. Каждое второе заведение Алматы украшено лампочками. Обычные яркие жёлтые лампочки, просто их миллион. Если начинает за квартал резать глаза — это кафешка.

Дома в Питере есть похожее, но гораздо меньше. Например, я когда выглядываю вечером в окно, среди нашего темного спального района в небо бьют два световых столба — это грузинские ларьки с лавашом. Мимо них сложно пройти — свет притягивает, изнутри поднимается какое-то ископаемое желание подбежать к ларьку и биться о его стекло всем телом. Самба белого мотылька.

Но то дома, а тут такого нет, потому что лампочки практически везде. И вот мы с товарищем идём, идём, и вдруг большой магазин собственно ламп. Насчёт «большой» все понятно — такой лютый спрос, но там вообще темно, ни единого проблеска. Друг говорит, мол, ну как так-то, у всех лампочки, а на самих себя не хватило, что ли? А я представляю, как они там всей сменой в конце дня стоят, упираясь руками в колени, тяжело дышат, пот капает с лиц, и такие:
— Фух, слава богу, доработали...
— Боже, завтра опять...
— А где фасовщик наш?
— Да вон он... лежит.

И работа фасовщиком ламп там — самая трудная. Как на шахте, только ты отматываешь за смену три километра провода с лампами на нём. Скорее, скорее! У нас новый заказ! Большой ресторан! Руки в кровь, дольше двух смен подряд никто не выдерживал. Сайты вакансий всегда полны объявлений в наборе фасовщиков ламп. Те, кто уже работал там, стараются ничего не рассказывать и не вспоминать. «Сынок, будешь плохо учиться — станешь фасовщиком ламп». Самое роскошное, что я пока видел — ресторан «Тысяча и одна ночь». На тридцать метров вокруг него светло, как днём.

Очень понравились окна. В жилых многоэтажках есть разные формы оконных проёмов, которые наверняка очень нравятся установщикам окон. Там есть треугольники, шестигранники, круги и усеченные круги. А есть еще обычные окна, спрятанные за бетонными рёбрами. И это, кажется, для Алматы уже скучновато.

Очень понравилось метро. Я даже пытался в нём заблудиться, но всё равно ничего не вышло. Петербургское метро страшно суетливое и это касается в первую очередь поездов — они так и снуют там каждые три минуты. А здесь нормальные десятиминутные интервалы, можно хотя бы о чем-то подумать за это время. Например, о том, что интервал между поездами напрямую связан со стоимостью проезда и поэтому метро в Питере стоит как раз втрое дороже.

А ещё я проехал от конечной до конечной и уверен, что все остальные пассажиры сделали то же самое. Я прямо следил за ними и за весь путь состав пассажиров в вагоне не изменился. Зачем нужны все промежуточные станции — не совсем понятно.

Очень понравилось тепло. Все в городе Алматы любят тепло: во всех кафе жарят батареи, по салонам автобусов гуляет отзвук знойной степи, в такси всегда включена печка и она дует тебе в лицо. Мы с товарищем как-то взяли такси, а когда подошли к машине — водитель вышел и прохаживался вокруг.— Знаешь, почему он вышел?— М?— Ему в машине душно.

Очень понравился квадратный знак в некоторых местах: на зеленом фоне расположены четыре белых человечка, стоящих как бы вместе, а из углов квадрата на человечков указывают белые стрелки. Совершенно непонятно, что это означает, но кажется, что посыл какой-то вроде «Объединяться можно!», что довольно экстремистски звучит по нынешним меркам.

Потом я встретил этот же знак, но уже с подписью снизу: «Место сбора». Честно говоря, понятнее не стало. Но вот когда я увидел рядом с таким знаком бабушку, собирающую милостыню — всё встало на свои места. Потом, когда я узнал, что это знак для города с повышенной сейсмоопасностью, всё встало на свои места ещё сильнее.

Очень понравились водители в целом. Они внимательные и предупредительные. Те, которые внимательные — внимательно смотрят в экраны телефонов на светофорах. Те, которые предупредительные — вежливо сигналят им об этом изо всех сил, когда загорается зелёный. Серьезно, если слышен автомобильный гудок (а они тут слышны часто) — почти наверняка он предназначен первому стоящему на светофоре, который замешкался при пролистывании ленты.

Очень понравилась еда. Жаль, что я её больше не могу. Нет пищеварительных сил.

Очень понравился Терренкур. Если вы не знаете, что такое Терренкур, то это горная речка, мостики, деревья, асфальтированная тропа, спортивные площадки и кафе с чаем по четыреста рублей, собранные в единую конструкцию и положенные поперек города на четыре с половиной километра под небольшим углом.

Так вот, Терренкур понравился мне, во-первых, тем, что он может хоть как-то помочь развеять в тебе... нет, не хандру. Еду. Во-вторых, ощущением полного физического одиночества посреди города — это вообще возмутительно, насколько хорошо. Я, правда, ходил там довольно поздно и в темноте, но всё равно необычно. В голове до сих пор приятно шуршит речка Алматинка.

 «...и Младенца, и Духа Святого
ощущаешь в себе без стыда;
смотришь в небо и видишь — звезда».

Ну и всё остальное, короче говоря, тоже очень понравилось.

— Смотри, ребёнок. — Ага, давай его сожрём? — Ты дурак? — Ну а что он тут сидит ничейный?

Я шёл по накатанной грунтовке в сторону дома, зажимая ладонью левое предплечье. Рука противно ныла, но ещё противнее было от недоумения: ну как же так, ведь колли — это самая добрая порода! Бабушка всегда говорила!

Минуту назад я с удовольствием гладил соседскую собаку, которая ростом была ненамного ниже меня, по длинному острому светло-рыжему носу и не понял даже, что случилось, когда она вдруг дёрнулась и отскочила. Только дырочка от клыка у меня на руке быстро заполнялась кровью. Вторая дырочка оказалась не такой глубокой и даже не кровила — клык просто продавил кожу чуть ближе к запястью.

«Меня укусила собака! — я внутренне негодовал. — Я же ведь... За что? Да ещё колли!».

Дома бабушка потыкала мне в рану ваткой, замотала руку бинтом и оставила сидеть на кровати. Я расстроенно сопел — за грибами теперь не возьмут. И на салушку сегодня не пустят.

Чуть дальше по дороге, за деревней, был маленький прудик, который почему-то назывался салушкой — главное место для игр. Там стояли заросли рогоза, который мы, конечно, называли камышом. Глинистый берег хорошо поддавался строительству плотин, а головастики и мелкие лягушки копошились, явно желая принять участие в детской игре.

Каждое лето дедушка вывозил нас из города куда-нибудь на каникулы, почти каждый раз в разные места. Я плохо запоминал названия, но зато через неделю пребывания в голове складывалась карта интересных мест: вот здесь салушка, здесь горох, здесь опасная колли, а вот тут, в середине, Камаз.

Если про салушку и колли вы уже знаете, то горох — это гороховое поле. Горох хорош не только тем, что в зарослях всегда можно найти еще один стручок, даже если ты уже трижды посмотрел. Горох легко воровать. Высокие лианы скрывают злоумышленника, стручки убористо помещаются в карманы и за пазуху и не вываливаются на бегу. Уворованный горох резко прибавляет во вкусовых качествах.

Камаз — это место удачи и мимолетного ужаса. Мне когда-то захотелось перебежать дорогу прямо перед мчащимся Камазом — и шея до сих пор помнит сначала лёгкий ветерок от промелькнувшей совсем близко подножки грузовика. А потом — тяжёлые люли от бабушки, которая видела всю эту картину.

Менялись деревни, и хранилище карт пополнялось. Вот здесь фонарный столб, на основание которого можно попросить себя поставить, здесь деревянный мост через ручей без одной доски, который каждый раз страшно переходить, вот там лес с грибами, в который бабушка запрещает нам с папой ходить. Она больше не может чистить грибы и поэтому не дает нам с собой ни корзинки, ни пакета. Мы возвращаемся с прогулки — капюшон моей коричневой кофты полон грибов. Бабушка всплескивает руками.

Вот деревня, где живёт дядя Юра, его дом стоит над косогором. Рядом с крыльцом бочка с водой — когда меня ужалила пчела, я сначала натёр место укуса землёй, а потом стоял у бочки и долго держал в воде пульсирующий палец.

Внизу, под горой, на укатанной песчаной дорожке мама рисовала мне автомобили — она умеет рисовать совершенно круглые колёса, а крылья у машин не рисует, из-за этого они получаются какие-то спортивные и стремительные.

Немножко подальше — тропинки среди сосен, по которым я гонял на самокате, пока самокат не треснул и не разломился посередине. В связи с утратой самокатом развлекательных свойств мне выдали велосипед Дутик, и я принялся учиться ездить на нем без подставных колёсиков. На крутую сторону косогора я пока не совался и ездил с другой, пологой, ближе к дому. Тропинка шла под уклон и переходила в центральную межу огорода. Через десять минут моих упражнений в равновесии грядки вдоль межи приобрели свежевспаханный весенний вид, а по мне было однозначно видно, кто в этом виноват.

Кажется, примерно тогда меня и ужалила пчела. Сейчас вообще кажется, что всё там происходило в один день, подряд. И сразу отмечалось на карте, которая не предназначена для поиска сокровищ, потому что сама состоит из сокровищ целиком.

Когда во время ковида у Марины пропало обоняние, она улыбнулась и сказала: «Слава богу!». Довольно спорно пахнущий мир наконец временно перестал её атаковать, и эта передышка здорово скрасила ей пандемию.

Мне кажется, отчасти из-за очень чуткого обоняния Марина и купила шипованную резину для велосипеда. Перспектива ежедневно по часу ехать на работу в мороз сквозь метель устраивала её больше, чем необходимость ежедневно полчаса нюхать людей в метро.

Интересно, связано ли как-то обоняние с укачиванием? Марина ещё укачивается в транспорте и, по-моему, основная причина того, что мы вместе — это моя способность аккуратно водить машину. «Он может довезти до места так, что меня не стошнит», — это ли не причина для любви?

Марина говорит, что сейчас ещё ничего, а в детстве она укачивалась даже в лифте.

А ещё кинза.

Вы не представляете, если только вам тоже, как и Марине, не досталась интолерантность к кинзе, в какие блюда её сейчас кладут. Во все. Хуже кинзы только не очень хорошая память — постоянно забываешь спросить в общепите, есть ли в заказанных блюдах кинза.

Не помню, кстати, рассказывал ли я, как мы однажды пришли в кафе и Марина заказала суп и забыла спросить про кинзу. И я забыл. А ведь напоминать про кинзу — это примерно половина моих дел как мужчины.

И Марине принесли суп, а там, конечно, кинза. Марина понимает, что суп провален, и спрашивает официанта, можно ли извлечь кинзу. Официант отрицательно качает головой — кинза встроена в суп на уровне несущей конструкции. Суп не украшен ей — это, по версии Марины, лёгкая степень закинзованности пищи, а кинза прямо мелко покрошена и перемешана с супом.

Марина просит принести другой суп, без кинзы. Но официант говорит, что у них тут грузинское заведение и весь суп с кинзой. И вообще всё с кинзой. И что они вообще сначала кладут кинзу, а потом вокруг неё формируют остальное блюдо. У них кинзоцентрическая система.

Я уже готов съесть Маринин суп сам, заплатить за него и увести её обедать в другое место.

Но Марина спрашивает, есть ли у них ситечко.

Официант на секунду немеет, а потом просит подождать и уходит в кухню спросить, есть ли у них там ситечко среди разбросанной повсюду кинзы. Возвращается он уже с ситечком и ещё одной тарелкой.

И Марина начинает процеживать суп.

Остановить её нельзя. Чувство голода и несправедливости смешалось в ней с запахом страха, исходящего от официанта.

Я помогаю держать ситечко и ободряюще смотрю на других посетителей кафе. У нас всё под контролем, ребята. Кинза не пройдёт.

Процеженный суп, конечно, всё равно остался отравлен следами кинзы, но Марина хотя бы смогла его доесть.

А я тогда — редкий случай — оставил чаевые.

Не устаю удивляться собственной удаче: в транспорте не укачивает, из запахов пробивает только прошлогодняя силосная смесь, а есть я могу даже лакрицу и сельдереевый стебель. Да, без восторга! Но восторг — это, скажем честно, не такой уж обязательный атрибут счастья.

В вагоне метро стояла высокая девушка в длинном черном пуховике. С очень красивым внимательным лицом, мелкой родинкой над верхней губой и волнистыми русыми волосами, которые спускались чуть ниже плеч. Она смотрела по сторонам с таким особенным выражением, как будто мир вокруг что-то да значит.

Я заметил её, когда шагнул из середины вагона ближе к дверям, и сразу задержал взгляд, чтобы рассмотреть. Она повернулась и тоже посмотрела спокойно-внимательно — кажется, ей было немного любопытно, кто и почему ее разглядывает.

Я встал рядом — не специально, просто внутренний автоматизм изначально выбрал это место, так было ближе к дверям — и взялся за поручень.

— Вы очень красивая, — я коротко повернул к ней голову, а потом сразу отвернулся обратно. Не ожидал от себя. К счастью, я хотя бы понизил голос в конце фразы так, что она не предполагала продолжения или ответной реплики, а значит, звучала более безобидно. За секунду до этого поезд как раз перестал набирать скорость и надсадно гудеть, а поехал накатом, как обычно бывает перед станцией, поэтому мне ещё и не пришлось перекрикивать шум. В общем, получилось деликатно настолько, насколько это вообще возможно для незнакомца в метро.

Девушка не улыбнулась, но мягкое внимание на лице было лучше любой улыбки. Подождала полсекунды, видимо, проверяя, скажу ли я ещё что-то.

— Заигрываете? — она изобразила легкую усмешку, посмотрев намеренно искоса и поведя подбородком. В этом её движении не было ни кокетства, ни неприязни.

— Нет, нет. Но мог бы себе немного позволить, конечно — сейчас поезд остановится, я выйду, вы поедете дальше и никогда меня больше не увидите.

Я сказал это, не поворачиваясь к ней — будто обычный пассажир, наблюдающий через окно вагона, как вьются кабели вдоль стены тоннеля. Как всё-таки хорошо, что поезд не шумит. Если бы пришлось прокричать свою фразу, крик стёр бы всю интонацию. А если ещё наклоняться к ней, чтобы было лучше слышно... Уф, это даже у меня в голове выглядит пугающе.

— Вообще-то я тоже выхожу, — девушка приняла правила и тоже продолжала смотреть прямо перед собой, обращаясь при этом ко мне.

— А, хорошо. Тогда вот вы выйдете и пойдёте к эскалаторам, а я в переход на Достоевскую... и вы никогда меня больше не увидите, — я голосом показал это как наиболее благоприятный исход.

— Да мне тоже на Достоевскую.

— Ой, только не говорите, что вам ещё и в сторону Дыбенко. Вот так один раз скажешь что-нибудь девушке — и потом всё, уже не знаешь, куда и деваться.

Она засмеялась, опустив лицо в шарф. Волны кабелей за окном пошли быстрой рябью и резко ухнули вниз — началась платформа. Мы постояли молча ещё несколько секунд, провожая глазами тройные светильники на стене станции. Двери вагона открылись, я вышел, не глядя, не дожидаясь даже её движения, и пошёл по платформе, чувствуя спиной её взгляд.

Как всегда бывает в таких случаях, непонятно, смотрела ли она на самом деле.